Опубликовано в журнале "Мир русского слова". 2004. №4. С. 11-14.

Перепечатано в журнале "Мосты". 2006. №2. С. 44-47.

О переводе учебной литературы по письменному изложению

А.С. Пушкин однажды назвал переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения».[1] Мне кажется, что эти слова нашего великого поэта как нельзя лучше передают суть работы переводчика учебной литературы, и литературы по риторике и письменному изложению в частности. Ведь риторика, устная или письменная, затрагивает самые основы языка и культуры – точнее, двух языков и двух культур, в которых работает переводчик. Тем самым переводное учебное пособие может стать не только мостом между двумя языками и культурами, что делает (или должен делать) любой перевод, но и лабораторией по синтезу новых идей, что представляет как познавательный, так в некоторых случаях и научный интерес. 

Чтобы справиться с этой благородной миссией, мало найти иностранный учебный текст, содержащий элементы новизны, или, как любят говорить сегодня, «ноу-хау» – его еще необходимо сделать приемлемыми для русскоязычного читателя, а сделать это оказывается иногда крайне сложно, а иногда, увы, и невозможно. Ибо, повторюсь, в данном случае переводчик вынужден оперировать на уровне «первоэлементов» языка – грамматических, лексических, семантических, синтаксических, культурных, – т.е. там, где «национальная специфика» наиболее устойчива и, как следствие, трудно переводима. Как же быть? Как сделать полезное иностранное риторическое пособие не менее полезным пособием на родном языке, сделать его межкультурным и межъязыковым «мостом», а возможно, и «лабораторией» продуктивно провокационных идей, стимулирующих дальнейшее исследование? Мне кажется, что перспективные решения можно найти в переводческой стратегии, которую иногда называют «адаптация».

В теории перевода, однако, адаптация имеет более высокий статус, хотя мнения о ней в научных кругах неоднозначны. Вот несколько выдержек из трактовки переводческой адаптации, или приспосабливания, предложенной Юджином Найдой, которые бы я мог назвать в качестве своих теоретических ориентиров:

Приспосабливание перевода к языку, на который он делается, к соответствующей культуре является существенным компонентом любого стилистически приемлемого перевода.

Такое приспосабливание перевода к языку и культуре должно привести к тому, что в нем не будет заметно следов иностранного происхождения. … Приспосабливание перевода происходит в двух основных областях – в области грамматики и в области лексики. … Помимо того, что естественный перевод должен отвечать требованиям языка перевода и соответствующей культуры, он должен соответствовать контексту конкретного сообщения. … Третий элемент естественности при переводе… – это степень соответствия сообщения на языке перевода его аудитории.[3] 

Предвижу вопрос: теория – это замечательно, а как обстоит дело с практикой, и в чем специфика перевода учебной литературы по письменному изложению? Что ж, давайте обратимся к практике.

На практике, несколько лет назад, я решил перевести понравившееся мне американское пособие по литературной стилистике.[4] Попытка перевести его «в лоб» – слово за словом – мне не удалась, и я отказался от этой идеи на пару лет. Работу удалось возобновить и довести до конца только после того, как я выработал для себя состоящую из трех приемов стратегию, применяя которую получается то, что я предпочитаю называть не «перевод», а «адаптация». Суть этой стратегии проста: (1) адекватно переводить материал, «национальная специфика» которого проявляется незначительно; (2) прибегать к более или менее глубоким трансформациям для передачи значения или смысла фрагментов текста, не поддающихся адекватному переводу; и (3) удалять все, что не поддается приемам (1) и (2), обеспечивая композиционную целостность фрагмента текста и произведения в целом.

Возможно, это покажется преувеличением, но до 80% текста я перевел, внося изменения, подпадающие под стандартные требования «адекватного перевода».

Чисто «трансформационный» прием пришлось применить, например, для передачи раздела о пассивных и активных конструкциях, поскольку английское пассивное предложение можно передать в русском языке тремя различными предложениями:

The president was rumored to have considered resigning.

О президенте говорили, что он решил уйти в отставку.

О президенте говорилось, что он решил уйти в отставку.

О президенте было сказано, что он решил уйти в отставку.

Естественно, пришлось пойти на «перекройку» целого раздела, в т.ч. на добавление новых примеров и дополнительных объяснений – разумеется, «в духе» автора, так чтобы «стыки» между его и моими словами были как можно менее заметны.

Кардинальной переработке подвергся и «Глоссарий», поскольку следовало учесть отечественные лексикографические реалии и традиции.

К сожалению, не обошлось и без потерь. К серьезным потерям относится урок «Правописание», предлагающий неординарный взгляд на английскую грамматику, который я исключил полностью, кроме одной страницы текста (не считая эпиграфов), переведенной только ради сохранения композиционного единства книги.

Капитулировать меня заставили проблемы переводимости. Каким образом можно адекватно показать читателю, не владеющему английским языком, например, разницу между грамматически правильной фразой I don’t know anything («Я ничего не знаю») и I don’t know nothing? Оставлять некоторые места не переведенными и делать сноски с пояснениями? Изобретать внешне сходные, но грамматически неэквивалентные примеры вроде «Я нечего не знаю» или «Я ничего ни знаю»? А что делать с объяснительным материалом английских грамматических реалий, не имеющих (прямых) соответствий в русском языке, – давать сноски и к объяснениям? Видимо, надо признать, что когда речь идет о правописании и грамматике, этой «системе первоэлементов» двух языков, перевод с помощью адаптации, как, впрочем, и любой другой вид перевода практически не осуществим. Возможно, это ограничение не столь жестко для перевода с близкородственных языков, скажем с русского на украинский или наоборот, но это скорее риторический вопрос, чем утверждение.

Между тем, не все, что кажется непереводимым, непереводимо на самом деле. Так, в первом варианте русской версии рассматриваемой книги я отказался переводить приложение о пунктуации. Однако при более внимательном изучении английского текста и более тщательном поиске возможных русских синтаксических эквивалентов, этот раздел удалось сохранить с минимальными потерями. Мне, например, поначалу казалось невозможным адекватно воспроизвести в переводе раздел, посвященный тому, что в английском языке называется loose commentary, конструкции, которая может передаваться в русском языке, в частности, определительным придаточным. В сложном предложении loose commentary от главного предложения отделяется запятой:

We had to reconstruct the larynx, which is the source of voice, with cartilage from the shoulder.

Однако определительные придаточные другого типа (т.н. restrictive modifiers) от главного предложения запятой не отделяются:

The tax deduction for child support belongs to the parent with whom the child resides.

В русских «эквивалентах» этих предложений запятые ставятся всегда:

Мы должны восстановить гортань, которая является источником голоса, с помощью плечевого хряща.

Снижение налогов на содержание ребенка касается родителя, с которым живет ребенок.

Другими словами, «внешняя» причина, почему эта тема важна в преподавании английского синтаксиса – ставить или не ставить запятую – в преподавании русского языка отсутствует. Очевидно, что при такой формулировке проблемы переводить этот материал незачем. Выясняя же «внутреннюю» причину: «Почему в английском языке в одних случаях запятая ставится, а в других нет?», я сделал два любопытных «открытия». Американский автор говорит, что в английском языке придаточное необходимо для понимания смысла всего предложения в случае с restrictive modifiers и не нужно в случае с loose commentary (собственно, поэтому оно и является «комментарием» – тем, без чего в принципе можно и обойтись). Наконец, предложение с «комментарием» в виде определительного придаточного можно превратить в предложение с обособленным приложением, а предложение с «ограничивающим» (restrictive) определительным придаточным – нельзя.

«Открытие» же заключается в том, что аналогичная синтаксическая реалия, хотя и оформленная иначе графически (с запятыми в обоих случаях), существует и в русском языке! Убедитесь в этом сами на вышеприведенных примерах. И таких больших и маленьких «открытий», работая над переводом пособий по письменному изложению, можно сделать немало. Следовательно, перевод превращается в небольшую «лабораторию» по синтезу новых (или хорошо забытых старых) идей или даже «испытательным полигоном» для обкатки будущих научных концепций, в частности в области сравнительного изучения языков.   

В контексте проблемы адаптации, отдельного обсуждения заслуживает выбор терминов для понятий, отсутствующих в отечественной литературе или слишком «академических» для студентов-нефилологов. Здесь, по моему убеждению, переводчик может позволить себе довольно большую свободу, т.к. он нуждается в термине точном и в то же самое время гибком, поскольку последний должен применяться в различных ситуациях и сочетаниях, а это зачастую невозможно передать прямым эквивалентом, даже если исходный термин не представляет никаких переводческих трудностей.

Другая перспективная тема с точки зрения адаптации – это перевод популярных в последнее время на Западе учебных изданий по письменному изложению универсального типа, объединяющих под одной обложкой пособие по риторике, хрестоматию рекомендуемой литературы и пособие по написанию исследовательских отчетов (рефератов). Здесь можно говорить о «глобальной адаптации» – отборе переводчиком (или редактором перевода) разделов, интересных для русского читателя, при условии сохранения композиционной целостности книги, и о «локальной адаптации», некоторые моменты которой я попробовал наметить в этих коротких заметках.

Отвечая на свой вопрос, вынесенный в заголовок, что такое адаптация – произвол переводчика, «упрощающего», «приспосабливающего», на свой аршин, оригинальный текст, или практическая необходимость для успешной коммуникации между автором и читателем, – я полагаю, что ближе к истине второй ответ. Переводчик по роду своей деятельности и, если хотите, по своему призванию, – первопроходец, изыскатель, исследователь. Он имеет счастливую возможность делать открытия в недрах чужой культуры. Если он, руководимый жаждой знания и желанием поделиться своими находками с соотечественниками, уважая автора избранного им для перевода произведения и, само собой разумеется, уважая своего читателя, ясно видит свою роль в качестве взвешенно и творчески мыслящего участника этого интеллектуального и духовного обмена, надежной порукой ему будут интуиция и здравый смысл  – эти две неотъемлемые составляющие ответственной адаптации.